9. Продолжение

Он решил попробовать подняться на ноги. Сначала оперся о лед руками, подтянул колени, начал подтягивать правую ногу, она чем-то скользила по льду и никак не хотела быть опорой. Боль была, но тупая. Тогда он сел, вытянув перед собой ноги: правой ступни не было, торчала кость, вокруг нее -лоскутьями - сухожилия, мышцы и кожа.

- Только не теряй сознание, только не теряй сознание, - вслух уговаривал он себя, чувствуя, как голова тяжелеет, веки начинают ползти вниз.

Валерий снял рукавицы и прижал ладони ко льду: «Скажи еще «спасибо», что живой» - прозвучала в мозгу строчка из песни Высоцкого. - Живой-то живой, да попаду ли домой?» - он пополз туда, где выпал из самолета, разыскал унт, вытащил из него окровавленную ступню, унт засунул под комбинезон: пригодится. Вернулся к пилоту, тот лежал с открытыми глазами и шевелил губами.

- Ты что, парень? - спросил Валерий.

- Я молюсь, что жив.

- Это правильно. Я бы тоже помолился, да молитв не знаю. У тебя рука сломана, остальные конечности, вроде, целые. Попробуй подняться, я тебе помогу.

Японец поднялся на ноги, постоял, пошатываясь, сделал шаг, другой... Поднял правую руку.

- Я в порядке, господин!

- Зови меня Валера-сан, парень. А теперь сходи-ка до тех ящиков и загляни, что в них, а я пока займусь ногой.

Японец только тут увидел, какое несчастье произошло с отчаянным русским мужчиной.

- Какой ужас! Какой ужас! Да вы герой, Валера-сан! - он сносно говорил по-русски.

- А ты все-таки выпрыгнул?

- Нет. При ударе машины об лед мою дверь вырвало, и меня выбросило наружу.

- А женщина? Что с ней? Ты не знаешь?

- Она была в салоне.

- Хорошо, иди. Осторожнее.

...Так они остались вдвоем посреди белого безмолвия, лютого мороза и непроглядной тьмы.

В одном из ящиков оказались консервы мясные и рыбные, сгущенка, сухари, фляжки со спиртом, десяток свечей, несколько коробок со спичками, все необходимое для оказания медицинской помощи и даже две спиртовки для стерилизации инструментов. У пилота в кармане куртки обнаружился миниатюрный, как игрушка, ярко светившийся фонарик.

- Откуда это все? - спросил Валерий.

- Это всегда было, с тех пор, как я начал летать к господину Такаяно, почти три года назад, это сухой паек на случай непредвиденных обстоятельств. Этот ящик всегда стоял в хвосте машины.

- Значит, нам повезло. Как тебя зовут?

- Мухусимо.

- Можно - Миша?

- О, конечно, конечно, хорошее русское имя. Когда у меня был живой отец, я обучался русскому языку целых два года...

Валерий мягко остановил его.

- Подожди, поговорить мы еще успеем. Сейчас займемся твоей рукой.

Он помог освободить руку из рукава, ощупал пальцами плечо: кости вроде не были раздроблены. Валерий сделал фиксирующую повязку с помощью эластичного бинта, осторожно продел ее в рукав и своим шарфом привязал к шее. Японец не стонал, но кривился от боли. Валерий налил в колпачок спирта.

- Выпей и помоги мне.

Парень глотнул, закашлялся, из глаз покатились слезы.

- Э-э-э, да ты сосунок совсем, - усмехнулся Валерий, - плеснул себе полкружки и одним духом выпил, выдохнул, кинул в рот сухарик.

Японец зачарованно смотрел на него, и глаза его блестели от света фонарика и принятого спирта.

- А теперь, Миша, придется тебе обработать мою ногу, самому несподручно.

Когда, по его указанию, японец плеснул на ногу спирт, Валерий едва из кожи не выскочил, хорошо в этот миг выключился, сыграла роль анестезия - принятый вовнутрь чистый спирт. Он лежал на спине, а Миша хлопотал возле него, слегка похлопывал по щекам, приговаривая.

- Валера-сан, ты сам сказал, я не хотел, я боялся...

Ногу жгло огнем, но он начинал свыкаться с болью. Пропитав вроде подходящей для подобных ран мазью несколько салфеток, Валерий, как заправский медбрат, обернул ими конечность, положенную Мишей на левую здоровую ногу, потом забинтовал ее. Отрезав от унта верхнюю часть, колодка была слишком тяжелой для искалеченной ноги, он с помощью хирургической иглы прошил низ кенжутом, осторожно натянул на забинтованную конечность, наверху затянул ремешки и обеими руками уложил ногу на лед.

Сколько они проспали, не помнили. Валерий проснулся внезапно, открыл глаза: едва брезжил серенький свет. Похоже, был полдень. На Севере лишь в течение двух часов, с полудня, бывает нечто похожее на глубокие сумерки. Он потормошил рукой японца.

- Эй, парень, подъем! Надо осмотреться и двигаться вперед.

Японец на ногах, Валерий ползком двинулись к огромной полынье, куда погрузился вертолет. На поверхности плавало то, что не затонуло. Не было предела радости, когда они вытянули -с большими предосторожностями - герметически упакованную в жесткий целлофан палатку на одного человека, в которой оказалось несколько метров прочной нейлоновой веревки. Японец обошел вокруг полыньи, но больше ничего не обнаружилось. У него были часы с компасом, и двое пленников белого безмолвия направились на запад, вернее, направился Миша, волоком на палатке таща за собой Валерия, обернув несколько раз веревку вокруг торса.

Они останавливались, разогревали на спиртовке банку тушенки, кипятили в кружке лед, смешивая его со сгущенкой, перекусывали, немного отдыхали и снова - вперед, пока вдалеке ни показалась снежная равнина, а еще дальше - что-то зачернелось.

Снег оказался первозданным, пышным, глубоким и колючим. Идти было неимоверно трудно, тем более - тащить за собой тяжелый груз. Но японцы - народ хотя и невысокий ростом, неширокой кости, но выносливый необыкновенно. Что только не воображал мысленно Валерий, какие способы передвижения ни выдумывал, ничего из его затей не вышло. Сколько он мог прыгать на одной ноге, опираясь о здоровое плечо Миши? Совсем мало. Были бы костыли!.. Но даже самой простой палки не было. Миша выбивался из сил, но терпел, до тех пор, пока Валерий ни приказывал.

- Все, баста!

Они еще разгребали снег, кто ногами, кто руками, и японец валился без сил на палатку. Пока Валерий готовил нехитрую еду, он не шевелился, лишь иногда ронял мечтательно.

- Домой хочу, рисовую лепешку хочу...

Их лица, открытые морозу, почернели, как обугленные, губы, потрескавшиеся от мороза, стали сплошной кровавой раной. Однажды они нашли в снегу какого-то пушистого зверька, замерзшего от холода. Когда Валерий содрал у него на животе шкурку, там оказался небольшой слой жирка. Он растопил его на спиртовке, и они оба смазали желтоватой массой лица. Но это не спасло от обморожения.

Наконец - и это было чудом - они подошли к реденькому лесу. Правда, углубившись в него, они встретили с десяток вполне крепких деревьев. За несколько суток впервые они разожгли костер и впервые отогрелись, разомлели. Нашлись под снегом и какие-то ягоды, похожие на бруснику. Валерий заварил почти настоящий чай, использовав и ягоды, и веточки. Они приободрились, размечтались, что пути до людского жилья осталось всего ничего, сутки, может, двое. В этом леске Валерий высмотрел себе две толстые ветки, на концах которых рогатиной торчали ветки потоньше. Миша помог ему приблизиться к дереву, ножом обрубить их. Расплющив на толстом конце и обвив веревкой рога, он смастерил вполне сносные костыли. И налегке мог идти на них какое-то время. Если бы не глубокий снег!..

Они почти миновали лесок, как Валерий, шедший на костылях впереди Миши, услышал вскрик, обернулся и никого не увидел, только палатка скользила куда-то в снег, с редко торчащими на нем верхушками кустов. Валерий одним прыжком достиг края палатки, отбросил в стороны костыли, изо всех сил вцепился в брезент. Его потащило по снегу вместе с брезентом. «Что за черт», - ругнулся он, как брезент и он сам зацепились за дерево, возникшее на пути. Валерий больно стукнулся о ствол плечом.

- Миша! - громко позвал он. -Где ты?

- Я... -раздалось вдруг метрах в пяти впереди. - Не ходи сюда, друг! Здесь трясина...

Слова отчетливо звучали в морозном воздухе.

- Держи-и-ись!

Валерий встал на колени и пополз вокруг дерева, используя его как упор. Наконец из снега заскользила змеей веревка, появилась здоровая рука, голова и весь Миша, заляпанный жижей и тиной. Валерий кое-как нарубил веток - где ползком, где на костылях, разжег костер. Ящики, слава Богу, слетели с палатки и оказались целы. Перекусив и налив Мише с полкружки разведенного спирта, Валерий укутал его в палатку, тот уснул, а он стал просушивать его одежду.