10.

Оба уже падали от усталости, не в состоянии двигаться дальше, вперед, к жилью, к людям. Все продукты были съедены, спирт кончился, спички отсырели и не загорались, они питались снегом и делили один сухарь на двоих. Надежды таяли с каждым часом, с каждой минутой. У Миши были документы, хотя - зачем они? У Валерия не было ничего, кроме цифр на левом запястье. Тогда он на этикетке от сгущенки вывел спичкой, которую макал в собственную кровь: Лебедев Валерий Никитич и адрес дома, где жила жена с сыном. Японец был в беспамятстве, когда Валерий, будто кто его ткнул под ребро, сел, опираясь слабыми руками о землю, потом встал на колени, потом, нащупав самодельный костыль, напрягая все усилия, поднялся в рост.

Небо переливалось всеми цветами радуги, было светло, как днем. Он в забытье подумал: «Это же салют! Какой сегодня праздник?» Вдали виднелись четкие контуры строений, формой напоминавшие египетские пирамиды, только пониже и поуже. Навстречу ему мчались сказочные звери с ветвями на головах. Он закрыл глаза: все исчезло - только под веками продолжали мелькать цветные искорки. «Мираж. Я схожу с ума?» - и он плавно опустился на снег. Валерий забыл, что на крайнем Севере бывает северное сияние, живут чукчи в чумах, которые передвигаются по насту на оленях или собачьих упряжках, запряженных в нарты. Прежде, чем он потерял сознание, ему послышался нежный голос, произнесший фразу на непонятном языке.

- Сосем сёрный сюсёй селовек... (Совсем черный чужой человек).

Больше он ничего не помнил.

Семь дней организм Валерия боролся со смертью, семь дней не отходила от его постели юная чукчанка Павлинка. Миша очнулся на третьи сутки, попросил пить. Павлинка ухаживала и за ним. Каждый день она смазывала их обмороженные лица тюленьим жиром, вливала в рот по чайной ложке собачьего жира. В тот день, когда Миша впервые пришел в себя и тихо лежал, осматриваясь, в палатке появились двое мужчин и одна женщина в белых халатах. Один из мужчин подошел к нему, пощупал пульс и сказал.

- С этим парнем будет все в порядке. Через час, после приема лекарства, можете побеседовать с ним.

- А с Лебедевым? Он важнее для нас.

- Должен выкарабкаться. Мужественный человек... Жаль, что пришлось частично ампутировать ему ногу.

- Он и с одной ногой способен на подвиги.

- Вы его знаете?

- Еще бы!

Мужчины ушли, а женщина ловко ввела в вены больным лекарство, поправила системы с гемодезом и тоже удалилась. Павлинка, добровольная сиделка, подошла к Мухусимо.

- Ты кто? Как тебя зовут? -она говорила, сильно искажая слова.

- Я пилот. Меня зовут Миша.

Помаленьку они разговорились. Девушка своей внешностью напоминала ему родину.

- А как зовут больного мужчину?

- Валерий Никитич.

- А где он живет?

- В большом городе, в большом доме, у него есть красивая жена и сын.

- Как плохо. Я была бы ему хорошей женой.

- Ну, что ты! Он их любит.

Вошедший мужчина прервал их разговор.

- Девушка, пожалуйста, выйдите из палаты.

Павлинка молча вышла.

- Расскажи все по порядку, кто ты, откуда, чем занимался, как оказался в нашей стране.

Два часа с редкими передышками, иногда прерываемый вопросом человека из Органов, Мухусимо рассказывал историю своей жизни, вплоть до момента, когда он уже слышал голоса предков, зовущих его в Небесную Обитель. О Лебедеве он ничего сообщить не мог, кроме того, что произошло на его глазах.

- История невероятная, - резюмировал допрашивающий мужчина. - Похоже на вымысел, если бы не кое-какие моменты.

Мужчина прилетел из столицы одной из республик и знал Лебедева едва ли не с детства, знал его биографию от корочки до корочки, ту, которая хранилась в досье в секретном архиве Органов. При азартной, склонной к смертельному риску натуре Лебедева у него был исключительно трезвый, глубокий ум; понятия долга, ответственности, чести, совести никогда не были для него пустым звуком. Подполковник Гришанов искренне восхищался приятелем, любил его, как младшего братишку, что не мешало ему, впрочем, трижды сделать попытку уговорить Валерия работать на Органы.

А когда его держали в застенках здания на проспекте Дзержинского по делу о коррумпированности чинов из высшего эшелона власти, затем в тюрьме, он не сразу вызволил его, надеясь хотя бы таким способом уломать, наконец, Валерия, чтобы он согласился работать с ними. И тогда ничего не вышло. Что же он, отчаянная голова, натворил на этот раз? Гришанов мало поверил в смерть Валерия, уж больно везучий всегда был парень. Из каких только передряг ни выходил - и телесных и душевных травм перенес достаточно, но при этом остался человеком, имеющим достоинство, личностью неординарной.

...Валерий открыл глаза, сквозь туман наплывало знакомое лицо, он узнал его.

- Вячеслав Иванович, -прошептал он и снова ушел в беспамятство.

Лечащий врач довольно потер руки.

- Все. Кризис миновал. Он будет жить сто лет. Думаю, завтра окончательно очнется. Люся! -обратился к медсестре, - на ночь ему физраствор с глюкозой, инъекцию кокарбоксилазы.

На следующий день они встретились, как старинные друзья. Валерий был искренне рад, что именно Гришанов прилетел к нему, в этот затерянный в снегах городок в пятистах километрах от Якутска -столицы автономии, с прелестным девичьим именем Майя. Городок небольшой -с одной больницей, зато врачи, почти все бывшие зеки - высший класс. Все это успел рассказать Миша, вне себя от радости, что Валерий пришел в сознание.

После взаимных приветствий, несколько сумбурного рассказа Валерия о том, что с ним приключилось, они, наконец, немного помолчали, и Вячеслав Иванович с теплом в голосе начал.

- Вижу, на сей раз ты чудом живой остался. Не иначе, Бог спас, хотя и не верим мы в его существование. Может, угомонишься наконец, Валерий? Пойдешь служить в Шестой отдел? Ты ведь у нас вечный борец за справедливость. Вот и поборись. Егорова убили, Бибикова с женой и сыном в квартире перестреляли. Опенкина в цемент закатали. А Елизавету нашу помнишь? Красавица, умница, а ловкая до чего была! Надругались над ней и разрубили на части.

Валерий слушал и ушам не верил. Он-то всегда думал, что чекисты из железа сделаны, пуленепробиваемы. Неужели мир перевернулся, и Органы на самом деле взялись очищать общество от всякой мрази? Если так...

- Вы меня не торопите, Вячеслав Иванович, мне еще долго прохлаждаться придется, пока костыли, потом протез с палочкой. А вот когда без палочки ходить начну, тогда и поговорим. А пока - в виде первого условия: до Такаяно мы должны добраться. Не верю я, что он лабораторию взорвет. Для тех в Японии, кто заинтересован в производстве зомбированных людей, выгоднее иметь такое производство на чужой территории. Рудник он, конечно, может взорвать - как доказательство, что больше там ничего нет. Все, что на поверхности, он может уничтожить, а лабораторию, что под землей, оставить и прорыть от нее до базы тоннель. На такие финты они мастаки.

- Голова у тебя, я вижу, по-прежнему светлая, а натура по-прежнему отчаянная. Жаль, до вертолета в озере Долгом пока не сможем добраться, только к лету где-то. Дискеты, говоришь, она в корпусе спрятала?

- От нее всего можно ожидать, непредсказуемая была женщина.

- Не влюбился, часом?

- Был грех, но не любовь. Любовь у меня одна - Аннушка моя. Не знаешь, как она?

- Две недели после похорон горем убита была, звонил я ей, заходил дважды, пытался утешить, одно твердила: - Зачем мне жить? Я все про сына толкую, так и не дотолковались ни до чего, безутешна она была.

- Была? А потом?

- Через месяц где-то заглянул, уже не так сильно она убивалась.

- Не сообщили обо мне, когда сюда летели?

- А зачем? Уверенности полной, что ты есть ты, не было. Сообщил, куда следует, что на самом деле ты, а с женой уж сам разбирайся, мы такими делами не занимаемся.

- Вот и хорошо, что она не знает, вот и посмотрим, какая она безутешная, - с детской какой-то угрозой прошептал Валерий. - А как с людьми на руднике?

- Знаешь, друг, я уверен, что о них Такаяно позаботился в первую очередь, когда узнал, что агент его предала, что вертолет не появился нигде -ни на базе, ни у него, ни в Токио, на спецаэродроме.

- Все равно, что вы собираетесь предпринять?

- Пока ты немного подлечишься, я поработаю. Что с японцем будем делать?

- Он - отличный пилот, знает, где территория базы и рудника.

- Это мы и сами сообразим. Куда его девать?

- Ему на родину возвращаться опасно, могут убить, слишком много знает. Я поговорю с ним.

Юная чукчанка все дни проводила возле постели Миши, сначала кормила его сама, потом отучала есть левой рукой. Иногда они тихо смеялись. И, правда, зачем Павлинке большой, пожилой, женатый мужчина, когда рядом другой - молодой, здоровый, красивый? Валерий улыбался и отворачивался, видя, как два юных существа трутся носами, не осмеливаясь поцеловаться, словно зверушки какие-то. Лежа, он занимался гантелями, подтягивался на специально сделанной над кроватью перекладине. Не привыкший к беспомощности, он хотел как можно скорее встать на ноги, пусть и на костыли. И нередко доводил себя до изнеможения физическими упражнениями. Каждое утро, по его просьбе, Павлинка обтирала его до пояса снегом и все время хныкала.

- Ой-ой-ой, какие ужасные у тебя раны, - у нее получалось очень смешно.

Валерий поправлял.

- Не раны, а шрамы.

- Все равно, больно, - не отступалась она, не понимая, что шрамы - это уже не боль, а память о боли.

Наконец, Валерий впервые встал на костыли, неуверенно шагнул, пошатнулся, медсестра подхватила его, удержала.

- Спасибо, я сам, - он упрямо сжал рот и начал ходить по палате, вышел в коридор.

Медсестра шла за ним следом.