Мимоза

Спросив у Горшкова разрешения, Зилова собрала девочек в своем кабинете, предварительно обзвонив их. В десять минут восьмого вечера они все были в сборе, кроме Пышкина, его решили не беспокоить, чтобы не шокировать остальных. Горшков тоже присутствовал, удобно расположившись в кресле, откуда он мог наблюдать за собравшимися. Матильда Матвеевна коротко объяснила причину, по которой вызвала их. Особого смятения среди женщин не произошло. Большинство уже знало о смерти Павловой, то есть Маргаритки. Те, что услышали только что, вообще ее не знали. Тем более, что фамилия не называлась, только прозвище. Горшков понял, что хозяйка каким-то образом сумела предупредить тех женщин, которые приглашались в прокуратуру, чтобы они молчали о том, как и где умерла одна из служащих. После долгой паузы кто-то подал голос.

- А когда похороны?

Зилова ответила.

- А можно присутствовать??

- Почему бы нет. У нее не было близких. Думаю, нам всем следует отдать последний человеческий долг, даже тем из вас, кто ни разу не видел ее. Я не настаиваю, конечно. По причине неожиданной смерти Маргаритки наш дом некоторое время не будет принимать гостей. Я сообщу вам, когда все устроится.

Горшков заметил, что те женщины, с которыми он беседовал, прекрасно поняли, о чем речь. Другие - если и не поняли, от вопросов воздержались. «И правда, добропорядочный дом, вышколенные сотрудницы. Не бордель, а дипломатический корпус», - он сожалел, что потерял время, не почерпнув дополнительной информации.

Женщины по одной расходились, он тоже направился к выходу, кивком головы попрощавшись с Зиловой. Инструкции по поводу телефонных звонков он дал ей заранее, еще перед сбором женщин.

Он шел по коридору, когда его окликнул робкий голос:

- Извините, товарищ!..

Он остановился и обернулся. Рядом стояла хрупкая темноволосая молодая женщина с миловидным лицом. Ее нельзя было назвать красавицей, но во взгляде темных опушенных ресницами глаз, в ямочке на левой щеке было что-то невыразимо притягательное. У нее был робкий и застенчивый вид, и, вероятно, ей стоило труда окликнуть его.

Теребя смущенно желтый шелковый шарфик, обнимающий шею, она, запинаясь, спросила.

- Вы... простите, пожалуйста... вы... не из милиции?

- Не совсем. Я старший следователь прокуратуры Горшков Евгений Алексеич.

- Но почему? Разве она не просто умерла?

- Как вас зовут?

- Мила. Людмила Ушакова.

- Вы не торопитесь? Мне кажется, здесь не совсем удобно, не совсем удачное место для беседы.

- Да, вы правы.

- Если вы не возражаете, мы можем посидеть на скамейке в скверике за гостиницей.

- Хорошо, - она бегло улыбнулась, и лицо ее мгновенно похорошело.

«Ох, уж эти женщины! Такими чарами одарила их природа, и все для того, чтобы нас, чурбанов неотесанных, приводить в восхищение и сводить с ума. Теперь я понимаю поэтов, превозносящих женскую красоту. Такой цветник - поневоле стихами начнешь изъясняться, - он вздохнул не без сожаления. - Старость - не в радость».

В скверике было тихо и безлюдно. Они устроились на скамейке, стряхнув опавшие листья.

- А ваше прозвище Мимоза, я не ошибаюсь?

- Да. Я очень люблю желтый цвет. Наверное, поэтому Матильда Матвеевна так назвала меня.

- Уверен, не только по этой причине. Но я отвлекся. Вы что-то хотели сказать или о чем-то спросить?

- И то, и другое. Но прежде я должна узнать, когда и где умерла Маргаритка.

- Ее звали Маргарита Сергеевна, - Горшкова еще там, в кабинете 3иловой покоробило прозвище, произнесенное в связи со смертью Павловой: умер человек, женщина, а не цветок засох.

Разумеется, совсем не обязательно кричать на каждом углу, что умерла Павлова Маргарита Сергеевна, но уважение к покойному, завершившему земной путь, должно непременно присутствовать. И все клички и прозвища должны отступить в тень перед именем, данным человеку при рождении.

- Маргарита Сергеевна? Простите, я ведь не знала, - она смутилась, осознав свою бестактность.

- Это случилось в воскресенье вечером в Доме свиданий в ее комнате. Она покончила жизнь самоубийством.

- Ой! - вскрикнула Мила, ее глаза округлились, а ладонью она зажала рот. - Ужас какой!.. Если бы я знала!.. Я же видела!..

Горшков вздрогнул, мозг напряженно заработал пока вхолостую - из-за недостатка информации.

- Спокойно, Мила, спокойно! Все по порядочку, ничего не забыть, ничего не упустить, - он легонько коснулся ее руки. - Ну-ну, уже ничего не поправить, но можно кое-что изменить, например, наказать кого-то за смерть хорошего человека.

- Да, да, я все расскажу. Если бы я знала! - горестно повторила она. - В тот вечер я случайно оказалась в этом районе, возвращалась из гостей и стояла во-он на той остановке. Это как раз напротив окон наших комнат. Я увидела лишь одно освещенное окно - второе справа, комната под номером три. Шторы были приоткрыты, но внутри никого не было видно. Помню, я еще удивилась, что в воскресенье и нет клиентов.

В тот момент из двери черного хода вышла женщина в темном платье, походка у нее какая-то неуверенная была, я еще подумала, может, выпивши, и направилась к почтовому ящику, он в нескольких шагах за углом. Отсюда не видно, а с остановки я все хорошо видела. Мне показалось, что она опустила письмо и, знаете, прежде чем бросить его в прорезь, немного помедлила, как бы в нерешительности или в раздумье. Потом вернулась обратно в дом.

Я продолжала наблюдать, автобуса все равно не было. За шторами появилась тень, она двигалась взад и вперед по комнате, будто женщина прибиралась или что-то искала. И тут слева на балконе появился человек невысокого роста, приник к стеклу двери и стал смотреть внутрь. Через некоторое время свет в комнате погас и зажегся где-то внутри. Может, в туалете или в ванной. Больше я ничего не могла разглядеть. Тут подошел автобус, и я уехала. И забыла об этом.

- В котором часу это было?

- Без четверти двенадцать. Когда женщина вышла из двери, кто-то на остановке спросил время, и ему ответили.

- Это была Маргарита Сергеевна. На ней в тот вечер было темное платье. А тот человек - мужчина или женщина?

- Откуда на балконе мог взяться мужчина? Разве ее клиент. Но почему он тогда подсматривал за ней? И зачем вообще там оказался?

- Думаю, что это был не клиент. О нем у нас другие сведения.

- Кто же тогда? Может, была еще женщина, кроме Маргариты Сергеевны?

- Были трое. Но к этому часу, как они показали, их уже не было.

- А если одна из них солгала?

- Мила, вашей логике можно позавидовать, - пошутил Горшков, хотя ему было отнюдь не до шуток. - Если они все трое сказали, что ушли, причем последняя - в полдвенадцатого, но вы видели человека, предположительно, женщину, без четверти двенадцать, напрашиваются два вывода: либо одна из них ушла позже, а значит - солгала, либо ушла в то время, какое назвала, но по какой-то причине вернулась и умолчала об этом, что равносильно лжи. Так?

- Как быстро вы разобрались! - в ее голосе явно прозвучало восхищение.

- Я лишь высказал то, о чем подумали вы. И это, к сожалению, лишь предположение, а не факты, которые необходимо доказать. А вы не видели, Мила, когда еще горел свет, человек с балкона не пытался открыть дверь и войти?

- Почему-то мне показалось, что дверь не заперта, вроде, виднелся край шторы. Понимаете, дверь просто захлопнули, и край оказался снаружи.

- Вы всегда такая наблюдательная? - он посмотрел ей в глаза с неприкрытым интересом.

- Ой, что вы! Просто кусок желтой ткани бросился в глаза. Мой любимый цвет... А человек был одет в темное и просто смотрел, пока не погас свет. А потом я не знаю, вошел или нет, вообще-то вполне мог, раз дверь не заперта, но зачем?

- Надеюсь, мы это узнаем в недалеком будущем. А теперь пройдемте на остановку и посмотрим вашими глазами, а заодно я провожу вас...

Теперь информации было хоть отбавляй, а мозги что-то не спешили исполнять свои прямые функции, а именно: думать и расследовать. Невысокий рост... Значит, Лилия из круга подозреваемых исключается, несмотря на ее цинизм. Остаются Роза и Незабудка. Роза вела себя весьма и весьма подозрительно, Незабудка, по ее показаниям, выглядела простой и бесхитростной. Но - в тихом омуте, как известно, черти водятся. И что же там можно было высмотреть? И с какой целью велось наблюдение? Праздное любопытство? Или было задумано преступление? Что, если все-таки тот человек вошел? Зачем? С целью предотвратить или довершить? Или просто убедиться, что дело сделано, и женщина мертва? Но тогда, выходит, мужчина ни при чем? Похоже, он даже не является последним свидетелем при вновь открывшихся обстоятельствах дела. Тем более ему бояться нечего, и тем более его надо найти. Он должен позвонить.

*    *    *

«Какой любезный следователь», - думала Мила, не спеша шагая по тротуару. До общежития было рукой подать, а ей так не хотелось в шумную комнату, где, кроме нее, жили еще четверо женщин. А больше и пойти некуда. Теперь и Дом свиданий, наверное, закроется. То она могла хоть изредка не ночевать в общежитии, оставаясь в чистой уютной комнате одна. А что теперь? Изо дня в день, из ночи в ночь - одно и то же: шум, крики, ссоры, а то - наоборот, перемирие и в честь его застолье с обильной выпивкой и студентами-медиками, кобелями и циниками. Тогда вообще - уходи, куда глаза глядят. А ведь жила она целых полгода в настоящей квартире с любимым человеком...

Он чудом остался жив. Только повис на крюке под потолком, как вошел в комнату отец. Вскочил на стол, перерезал провод, положил сына на пол и начал делать искусственное дыхание. И тут подоспела «скорая», вызванная матерью. Сергей запер дверь на ключ и машинально сунул его в карман. Он был целиком поглощен идеей самоубийства. Родители приехали навестить сына из деревни, открыли своим ключом дверь, подумав, что сына нет дома. А он - в петле.

- В сорочке ваш сын родился, - сказал врач «скорой» рыдающей матери. - Будет жить, не убивайтесь.

В психбольнице было отделение, где лежали суицидные больные, то есть люди, склонные к самоубийству и пытавшиеся покончить с собой, но не сумевшие по разным причинам довести задуманное до конца. Кто-то оказался рядом в трагический момент и сумел предотвратить попытку, к примеру, выбить из руки стакан с уксусной эссенцией, оборвать веревку. Но и в этом случае люди попадали в отделение, ибо нуждались в помощи психотерапевта. Многих спасли врачи «скорой»: сняли с петли, сделали промывание желудка отравившимся снотворным. Не вообразить, сколь изощрены самоубийцы в способах расставания с жизнью!

Рождается человек, в основном, одним способом, а умирает? Рождается в муках матери, умирает в собственных муках. А сколько людей сознательно выбирают мучительную, мученическую смерть! Смертельно раненого зверя или животное из милосердия принято добивать. Почему человека обрекают на невыносимые - физические и душевные страдания - из самых лучших гуманных побуждений? Мудрец изрек: «Благими намерениями вымощена дорога в ад». Бывают случаи, где летальный исход очевиден. И даже тогда - гуманизм побеждает. Единственная свобода, данная человеку с рожденья, это свобода мыслить. Рождение и смерть - начало жизни и конец ее. При рождении человек не имеет права выбора: родиться или нет. Но свобода мысли предполагает свободу выбора жизненного пути: Каин или Авель, Христос или Иуда. Почему не завершить венец творения - человека, предоставив ему еще одну свободу выбора: жизнь или смерть?

Самоубийство в древние времена на Руси считалось великим грехом. Самоубийц не отпевали в храме божьем, хоронили в самом дальнем и неприглядном углу кладбища. Даже к убийцам не относились так сурово, полагая, что наказание смывает грех. В порядке вещей было за убийство казнить, то есть убивать. Справедливо ли это?

А в наше время? Возвращать человека из небытия, куда он отправился по собственной воле? Конечно, бывают разные случаи убийств и самоубийств: преднамеренные и совершенные в состоянии аффекта. Преднамеренные - планируются, вынашиваются, обдумываются, одним словом, осуществляются с помощью разума, умственной деятельности человеком определенного склада ума. Состояние аффекта - это вспышка, всплеск, взрыв, выброс энергии, эмоций на человека, вызвавшего это состояние - убийство, или на себя - самоубийство. В обоих случаях в мозгу останется психическая травма, последствия которой непредсказуемы для самого носителя и окружающих его людей. Убийцы - разрушители, самоубийцы - саморазрушители, и те, и другие опасны для людей-созидателей, которых большинство. Познавший власть над человеческой жизнью - собственной или чужой - никогда не забудет пьянящего ощущения почти божественного или космического могущества и всесилия.

Мила дежурила, когда в отделение привезли Сергея Александровича Есина, так значилось в карточке. Его положили в палату реанимации, закрепив возле ключицы иглу, подсоединили систему; по тонкому шлангу через нос поступал кислород. В обязанности Милы входило следить за больным и за обеими системами. При необходимости вызвать врача-реаниматора. Она была добросовестной медсестрой, и в ее дежурства никогда не происходило ЧП. С другими случалось, но не с ней. Мила слишком серьезно и ответственно относилась к своим обязанностям, и больные платили ей благодарностью.

Присев на табурет возле изголовья, Мила принялась пристально изучать неподвижное лицо юноши, освещенное ночником. Оно было бы красивым, если бы не разлитая бледность с голубоватым оттенком и желтизна под опущенными веками, уголки бесцветных губ тоже скорбно опущены, на лбу - слипшиеся от пота темные пряди волос. Мила поднялась, смочила кусок марли и осторожно, бережно провела по лбу, подбирая волосы кверху. Проступили темные стрелки бровей, как проталины на снежном поле. Прошла ночь, и к утру Мила неясно ощутила, будто незримые нити связали ее с бесчувственным незнакомым человеком. Прощаясь, она робко, одним пальцем коснулась его руки с длинными тонкими пальцами, лежащей поверх простыни. И ушла.

Двое суток пролетели как один миг, и Мила понеслась на всех парусах в клинику, к темноволосому юноше под капельницей. Он дышал уже самостоятельно, но лечащий врач счел необходимым еще сутки подержать его в реанимационной палате. Получив инструкции в отношении больного, Мила приступила к дежурству. Прежде всего она заглянула в холодильник, чтобы убедиться в наличии ужина для больного. Все было на месте: бульон, кефир и сок. Несколько дней ему полагалась лишь жидкая пища - из-за травмы горла. Прокипятила шприц с иглами тут же, на электроплитке, чтобы на ночь сделать больному укол из смеси сердечного лекарства со снотворным. Она ощущала его взгляд на себе, и движения от этого были скованными и неловкими. Наконец она села и с робостью посмотрела на юношу. У него оказались темно-серые глаза - маленькие озерца в темных камышах ресниц.

- Ты такая милая... - тихо молвил он. - Как тебя зовут?

Она мгновенно вспыхнула от смущения и опустила глаза.

- Людмила...

- Мила, - как эхо, продолжил он. - И, правда, милая... Может, я в раю, и ты ангел?

- Вы в больнице, и я медсестра, - сказала Мила и подумала: «Зачем я так»?

- Как удачно я выбрал больницу, - он улыбнулся. - А что со мной? Почему-то сильно болит горло...

Если человек не помнил, что он пытался покончить с собой, ему ни в коем случае нельзя было открывать правду. Согласно инструкции Мила ответила.

- У вас вирусная ангина, вы чудом не умерли, гланды почти полностью сомкнулись, и вы могли задохнуться. Врачи спасли вас...

- Но я живу один! Кто их вызвал? Я ничего не помню, - он заволновался.

Мила вскочила на ноги, умоляюще посмотрела на него.

- Пожалуйста, прошу вас, не надо волноваться, вам нельзя. Я сейчас объясню вам... - она едва не плакала.

- Дай мне твою руку, и я не буду волноваться.

Она села, и он взял ее за руку сухими горячими пальцами. «У него температура, нужен врач», - подумала Мила, но продолжала сидеть, чувствуя, как учащенно бьется сердце, и лицо пылает - будто не за руку держал юноша, а обнимал нежно, обволакивал своим теплом, и она таяла в его объятиях...

- Что с тобой, милая?

Она очнулась.

- Ой, простите, что-то голова закружилась... «Скорую» вызвала ваша мама, они приехали навестить вас...

- А-а-а, тогда все понятно, - он удовлетворенно вздохнул. - Неужели от такой пустяковой болезни умирают?

- Это тяжелая болезнь, и вы еще больны, хотя и вне опасности, - ей так не хотелось отнимать руку, но нужен врач. - Я сейчас позову врача.

- Зачем? Я чувствую себя прекрасно.

Сергея Есина перевели в общую палату, прекратилось воздействие лекарственных препаратов, и он все вспомнил, и не пожалел о своем поступке. Иначе он не встретил бы Милу, Людмилу Васильевну Ушакову. Конечно, он мог бы умереть, если не подоспели бы родители, и все было бы кончено. Значит, не суждено. Он равнодушно подумал о той, из-за которой хотел расстаться с жизнью. Глупец, мальчишка! Из-за доступной всем девицы полез в петлю. Разве достойна любви эта пустая, порочная тварь? Он без сожаления выбросит ее из памяти, из души, забудет ее ненавистное ненасытное тело, ее поцелуи, вызывающие томительную дрожь, ее ласки, дарящие пронзительное, ни с чем несравнимое блаженство...

- Мила, милая, иди ко мне... - Сергей сидел на кушетке в маленькой комнатке, где переодевались медсестры, и тянул упирающуюся девушку за руку. - Я люблю тебя, спасительница моя, ты вернула мне радость жизни, ты воскресила меня, будь моей... навсегда...

Мила с жадностью ловила каждое слово, упивалась звуками страстного шепота, теряла разум и слабела телом, будто огромная морская волна вознесла ее вверх и низвергла вниз- в пучину своих недр.

Когда Сергей вышел из больницы, они стали жить вместе, в его однокомнатной квартире. Мила ощущала себя Золушкой, ставшей принцессой. На крыльях она неслась с дежурства, чтобы обежать несколько магазинов, закупить продуктов и, простояв часа два-три на кухне, приготовить что-нибудь изысканное для своего любимого Сережи, Сереженьки, хотя ему почему-то импонировало имя Серж. Ей оно казалось кличкой. Сергей играл на стареньком пианино в клубе железнодорожников три раза в неделю на платных дискотеках, вот откуда у него длинные тонкие музыкальные пальцы. Мила гордилась, что ее любимый - пианист, не зная, что он всего-навсего недоучка, выучивший несколько популярных мелодий и эффектных аккордов.

Идиллия несколько затянувшегося медового месяца не могла длиться вечно. Слишком разными людьми были Сергей и Людмила. Насколько жертвенной, самозабвенной и восторженной была любовь женщины, настолько снисходительным, эгоистичным и незаметно угасающим было чувство мужчины. Прихоть, а не любовь владела его сердцем. В один из вечеров, когда они оба находились дома - Мила стирала его рубашки, а он скучающе слонялся по комнате, не зная, чем занять себя, в дверь позвонили. Пожилая соседка по лестничной площадке сказала, что Сергея требуют к телефону. Он обрадовано юркнул за дверь. Когда вернулся, Мила вопросительно посмотрела на него.

- Понимаешь, звонил Игорь Петрович, ну, ты знаешь, наш руководитель, просил прийти - новую песню будем репетировать, - он поспешно натягивал рубашку, и она не видела его глаза.

- Но почему так поздно? - удивилась Мила, почувствовав неискренность его тона.

- Всего восемь часов! Ты что, девочка моя? Счастливые часов не наблюдают, да? - не к месту процитировал он и ухмыльнулся.

Он пришел только утром, явно не выспавшийся, с темными полукружьями под глазами, завалился одетый на постель, зевнул, потянулся.

- Спать, спать, спать...

Они задержались допоздна, объяснил он, соседке звонить было неудобно, чтобы предупредить Милу, и он ночевал в клубе на диване.

- Ты ведь не сердишься, дорогая?

Она едва сдерживала слезы, всей душой чувствуя, что это начало конца.

- Я всю ночь не могла уснуть, - прошептала она, глядя на его, вдруг ставшее чужим лицо.

В одно из дежурств ей вдруг стало плохо, закружилась голова, она едва не потеряла сознание. Врач категорически настоял, чтобы «скорая» отвезла ее домой.

- Людмила Васильевна, возможно, у вас переутомление. Отлежитесь, и все пройдет.

Мила знала, что с ней: она беременна. Не прекословя, она собралась и вышла во двор к машине. Шофер подвез к самому подъезду. Сдерживая тошноту, она поднялась на второй этаж, открыла своим ключом дверь и на цыпочках прошла в комнату. Ей навстречу кинулся совершенно голый Сергей.

- Нет, нет, сюда нельзя! Почему ты здесь? Зачем? - несвязно бормотал он, тесня ее за дверь.

Но Мила уже увидела в их постели незнакомую женщину и все поняла. Он вернулся к той, из-за которой едва не умер. Она опрометью выскочила вон из квартиры и побежала, не разбирая дороги, по темным спящим улицам.

Людмила вернулась в общежитие, Сергей передал вещи в приемный покой, а через три месяца у нее случился выкидыш. Через год она случайно встретила Игоря Петровича, с которым ее как-то знакомил Сергей. Он узнал ее, расспросил о житье-бытье, а потом, глядя на нее с жалостью и сочувствием, поведал.

- А Сергей-то все-таки довел задуманное до конца. Эта девка снова бросила его, а он хитростью заманил ее в квартиру, напоил и сам напился, потом задушил ее и открыл газ. Об этом в газете писали, - увидев, что женщина на грани обморока, он едва успел схватить ее за талию. - Простите, ради Бога, я не думал, что вы...

С того дня Мила потеряла интерес к жизни и просто, как щепка, плыла по течению. И в Дом свиданий ходила, чтобы забыться, чтобы на время избавиться от шумной компании нормальных, живых женщин, живущих с ней в одной комнате. Чем грешнее чувствовала себя перед Богом и людьми, тем неистовее выполняла обязанности медсестры, не брезгуя ничем. Все нянечки в отделении наперебой просились к ней в напарницы. Она делала и их работу - мыла полы, выносила судна из-под лежачих больных. Мила уже не верила, что был Сергей, что была любовь. Ей казалось, что она прочитала волшебную сказку, и только потому в памяти иногда возникают персонажи: Золушка, потом принцесса, и темноволосый принц с темно-серыми озерцами глаз - и двигаются, и разговаривают, как живые.

В комнате, как ни странно, никого не было. «А, сегодня же вечер для тех, кому за тридцать, - с облегчением вспомнила Мила и, не снимая платья, прилегла на постель.

- Как жаль эту женщину, Маргариту Сергеевну...».

*    *    *

- Евгений Алексеич, пришло официальное сообщение из колонии строгого режима. Грозный А. Л. отбывал срок за убийство Пронина В. Г. Главная свидетельница, она же потерпевшая, Павлова М. С. категорически утверждала в своих показаниях, которые зачитывались во время судебного процесса, что Грозный А. Л. не виновен в покушении на ее жизнь, что она сама бросилась под второй выстрел, предназначенный Пронину В. Г., желая остановить Грозного А. Л. Она не видела, что Пронин В. Г. уже мертв - с первого выстрела. Десять лет он отсидел в зоне, а пять - на поселении, с ежедневными отметками утром и вечером.

- Вот, значит, как. В зоне писал, а на воле перестал. Хотя воля, конечно, относительная... Десять лет писал безответно!.. Долгий срок для мужчины. Перестал, потеряв надежду? Или была другая причина?

- Задержим и узнаем.

- Так он тебе и выложил всю подноготную. Если судить по лицу на фото, у него характер - кремень. Ну, что ж, приблизительно так я себе и представлял это давнишнее дело, прочитав письма. И след от пулевого ранения сюда вписался. Подлый друг, однако, оказался у Грозного, если он пытался насильно овладеть его невестой. По заслугам и получил. Хотелось бы мне посмотреть на Антона-Атоса вблизи, вот как на тебя сейчас. Такой любовью его любили! Достоин ли?

- Евгений Алексеич, а у меня и сбор информации о жизни Павловой М. С. подходит к концу, - похвастался Сеня.

- Ну и прекрасно, представишь в письменном виде. Завтра похороны, наше присутствие обязательно. И вот что. Ты понаблюдай за Незабудкой, а я возьму на себя «коварный Восток».

- Никак приглянулась вам Роза, Евгений Алексеич? Экзотика! - он щелкнул пальцами.

- Приглянулась мне Мимоза, а не Роза. Ведь то, что она рассказала, в корне меняет версию о причастности Грозного А. Л. И последний свидетель, выходит, не он... Да и показания Пышкина подтверждают это. Пожалуй, для очистки совести встречусь еще сегодня с Фиалкой - Еленой Михайловной Филиковой. У этой мадам нет рабочего телефона. Зилова сказала, что приглашала ее чаще других, так как та сама напрашивалась.

- Но разве не клиенты выбирали гетер? - полюбопытствовал Сеня.

- Не всегда. Иногда полагались на вкус хозяйки, если заказывали по телефону.

- Ясненько. Сервис на высшем уровне.